Батюшков
(Лев Озеров)
Помнишь ли, мой друг бесценный!
Как с Амурами тишком,
Мраком ночи окруженный,
Я к тебе прокрался в дом?
Помнишь ли, о друг мой нежный!
Как дрожащая рука
От победы неизбежной
Защищалась - но слегка?
Слышен шум! - ты испугалась!
Свет блеснул и вмиг погас;
Ты к груди моей прижалась,
Чуть дыша... блаженный час!
(Начало)
Роднит Батюшкова с Пушкиным также их отношение
к Петру I, интерес к его личности, постоянные размышления над его значением.
В "Прогулке в Академию художеств" Батюшков говорит:
"У нас перед глазами Фальконетово произведение, сей чудесный конь, живой, пламенный, статный и столь смело поставленный, что один иностранец, пораженный смелостью мысли, сказал мне, указывая на коня Фальконетова: "Он скачет, как Россия!"
На девятнадцать лет позже этой статьи Пушкин писал в "Медном всаднике":
|
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
|
|
В письме к Вяземскому Батюшков говорит о задуманной им поэме "Русалка".
Но, увы, ему не удается задуманную поэму начать, так же как Пушкину - начатую завершить.
"Теперь я по горло в прозе", - пишет Батюшков в 1815 году Жуковскому.
Он разрабатывает в письмах, статьях, воспоминаниях, заметках основы своего прозаического стиля, в котором предвосхищает и Пушкина, и других русских писателей.
В очерке Батюшкова "Прогулка по Москве" есть меткие зарисовки городских типов, прямо ведущие нас в галерею, которую справедливо принято называть "грибоедовской Москвой".
Городские типы, наблюдения за жизнью улицы, доходящие в обрисовке до гротеска и карикатуры, - все это в очерке Батюшкова позволяет судить о нем как о тонком жанристе.
Предчувствия, предвосхищения, догадки Батюшкова, его начинания имели для дальнейшего хода развития русской литературы огромное значение.
Батюшков и Жуковский, а еще раньше Державин были сильными и яркими художниками.
Но их значение стало еще более ощутимым и понятным, когда пришел Пушкин. Батюшкову было присуще многое из того, что стало позднее столь характерным для поэтов пушкинской плеяды, - он ведь был самой ранней ее звездой.
Есть в истории нашей литературы заразительный и прекрасный пример того, как можно одновременно восторгаться поэтом и относиться к нему критически.
Перед нами заметки Пушкина - читателя Батюшкова,- сделанные на экземпляре книги "Опыты в стихах и прозе", изданной в Петербурге в 1817 году (часть вторая).
Исследователи прежде полагали, что Пушкин делал эти заметки вскоре после выхода книги Батюшкова. Теперь же придерживаются мнения, что они сделаны не ранее 1830 года.
Известно стихотворение "К друзьям".
|
Вот список мой стихов,
Который дружеству быть может драгоценен.
Я добрым гением уверен,
Что в сем Дедале рифм и слов
Недостает искусства (и т. д.).
|
|
На полях против этих строк Пушкин пишет: "Весьма дурные стихи".
Слова "драгоценен" и "уверен" подчеркнуты, очевидно, потому, что Пушкин не считал их рифмой. И верно: одинаковые опорные (на ударении) гласные ("е") не поддерживаются звучанием предшествующих им согласных ("ц" и "в").
Его приводит в восторг двустишие:
|
Земную ризу брошу в прах
И обновлю существованье!
|
|
На полях Пушкин пишет: "Прекрасно".
Далее находим живые, непосредственные, всегда взыскательные отклики: "Прелесть", "Слабо", "Темно", "Не то", "Прелесть и совершенство - какая гармония".
Иногда Пушкин вспоминает старый вариант стихов Батюшкова и отдает ему предпочтение.
|
О подвигах своих расскажет древний воин.
Товарищ юности; и, сидя за столом,
Мне лагерь начертит веселых чаш вином.
|
| |
Пушкин рядом с этими строками пишет: "Было прежде: чаш пролитых вином - точнее".
Пушкин любил Батюшкова и вместе с тем был к нему предельно строг. Разумеется, Пушкин - это не обычный читатель, а гениальный читатель, образец взыскательности и вкуса. Узнав и изучив Пушкина, читающего и размышляющего, наш современник многому у него научится.
И я с давних пор держу перед глазами в качестве примера отношения учителя и ученика - Батюшкова и Пушкина.
И в этой связи нередко вспоминаю о Жуковском, который отметил "победителя-ученика" и счел себя "побежденным".
Безбрежное поле, русской словесности долгое время было у нас размежевано вульгарными социологами на узкие полоски, на каждой из которых восседал "изучаемый писатель". Где мелко-, где средне-, где крупнопоместный.
И за Батюшковым было закреплено местечко. Но не на просторах любимой им России, а среди развалин греческих храмов и древностей Неаполя.
Человек трагической судьбы и больших противоречий, Батюшков усилиями отдельных исследователей и истолкователей его творчества был превращен в далекого от реальной жизни певца эллинских мифов.
У многих, писавших о Батюшкове, его сочинения выглядят этакой мраморной плитой, на которой начертаны некие давние письмена.
Забегаю вперед. При ближайшем знакомстве перед нами не один портрет Батюшкова. Перед нами два портрета.
Первый.
Молодой русский офицер. Он скачет в бой. 1812 год. Победа русских войск, окрыленность, Париж, далеко идущие замыслы. Живость, одухотворенность, глубокий интерес к окружающему...
И второй.
Душевнобольной, измученный человек. Тягчайшее одиночество. Друзья, придумывающие "Эолову арфу" в доме, где живет поэт: пусть ее звучание разгонит смертельную тоску. Не помогает - так же, как и все прочее...
Вглядимся в эту жизнь. Перечитаем страницы поэта.
Еще не все, далеко не все следы этого человека заметены ветром времени.
Хотя бы потому, что во многие из этих следов почтительно ставил ногу Александр Пушкин...
(Журнал "Смена", номер 11, июнь, 1987 год)
(Продолжение)
Обложка
Предыдущий номер
Следующий номер
|
|
