"Утешится безмолвия печаль"
Пушкин и Жуковский
История дружбы
(Натан Эйдельман)
(Начало)
Скатившись с горной высоты,
Лежал на прахе дуб, перунами разбитый;
А с ним и гибкий плющ, кругом его обвитый...
О Дружба, это ты!
(В.Жуковский )
После ссоры
Пушкина "простили".
Подобного унижения он не испытывал никогда. Прежде он писал, что "перемена жизни почти необходима"; теперь она стала абсолютно необходимой - но столь же невозможной.
Эхо случившегося звучит в тех письмах, что Пушкин, оставшись в летнем Петербурге, регулярно пишет жене в Полотняный завод.
Одно за другим следуют признания:
|
|
"На днях я чуть было беды не сделал: с тем чуть было не побранился" (11 июля).
|
| |
Около 14 июля: |
"На днях хандра меня взяла: подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид, что я вструхнул, и Христом и богом прошу, чтоб мне отставку не давали.
А ты и рада, не так?
Хорошо, коли проживу я лет еще 25, а коли свернусь прежде десяти, так и не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения мало им будет в том, что их маминька ужас как мила была на аничковских балах... главное то, что я не хочу, чтоб могли меня подозревать в неблагодарности..."
|
| |
Наконец, важнейшие слова: |
"Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силах. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, буквально приводит меня в бешенство.
Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности невозможно: каторга не в пример лучше.
Это писано не для тебя".
|
|
Кроме приведенных выдержек из писем (явно рассчитанных на непрошеных читателей - чего стоит фраза "это писано не для тебя"!) - кроме этого, заметим красноречивое отсутствие одного письма, так и не написанного поэтом: письма к царю, которое в исключительных случаях можно было направлять не через Бенкендорфа, а прямо "на высочайшее имя" (Пушкин несколько раз прибегал к этому средству).
Здесь же он ни на минуту не считает себя виноватым и не пишет Николаю I, в сущности, оттого, что за царя стыдится.
Частный эпизод имеет для поэта типический, обобщающий смысл.
Честь превыше всего; холопом не следует быть ни у бога, - ни у царя, при всем уважении к правителям, земному и небесному.
Пушкин абсолютно убежден: только в сохранении личной свободы, пускай сначала в дворянском кругу, а потом все шире, - только здесь залог того, что какие-либо существенные перемены в стране будут основательны, привьются, пустят корни.
В мире же шутов и льстецов реформы не гарантированы, не в "природе вещей"...
Николай вторгся на ту свободную, независимую территорию, куда поэт не пустит даже царя небесного.
Пушкин, повторим, впервые в жизни унизился, извинился, считая себя правым. Именно после этого в его стихах появляются строки о скорой смерти -
|
Предполагаем жить
И, глядь, как раз умрем...
|
| |
Поэт явно чувствует: что-то надломилось; обстоятельства сгущаются, новые сочинения, журнал "Современник" расходятся плохо, долги растут (в конце их будет 138 тысяч рублей). Насмешки, "мелочные обиды", ничтожные сами по себе, становятся зловещим признаком приближающегося кризиса...
И вот Пушкину 37 лет.
Недавно умерла мать, отец в Москве, брат на Кавказе, любимая сестра в Польше; далеко разметаны по всему миру Пущин, Нащокин, Соболевский. Из ближайших друзей в Петербурге только Жуковский и Вяземский.
4 ноября 1836 года поэт получает анонимный пасквиль и тут же посылает вызов Дантесу.
Защита пятая, шестая...
После 1820-го, 1824-го, 1826-го, 1834-го - беда 1836-го...
Роль Василия Андреевича в "примирении сторон" подробно изучена Щеголевым и другими пушкинистами.
И опять раздавались голоса насчет сомнительности некоторых приемов Жуковского, будто бы в ряде случаев он словно одной меркой мерил Пушкина и его противников...
С этим трудно согласиться.
Жуковский как мог, как умел старался расстроить поединок, избавить Пушкина от малейшей угрозы насильственной смерти.
Ситуация была запутанной, тяжелой, у Жуковского получалось далеко не все; в конце концов, мы знаем, Пушкин начал от него таиться и, формально согласившись на примирение, отнюдь не простил врагам и оскорбителям.
Тем не менее, Жуковский до конца оставался ближайшим, родным Пушкину человеком.
Его отчаянные усилия в начале ноября остановили неминуемую, казалось бы, дуэль, но через короткий срок опасность снова увеличивается.
После анонимного пасквиля следующий важный эпизод - 21 ноября 1836 года.
К этому дню поэт приготовил страшный удар по своим противникам: собрался одновременно отправить убийственное, оскорбительное письмо Геккернам - и послание Бенкендорфу (а в сущности, царю), где излагал свои мотивы открыто, не таясь ни перед обществом, ни перед властью.
И снова обо всем узнает Жуковский (от Владимира Соллогуба, которого Пушкин познакомил со своим планом).
И снова Василий Андреевич кидается к царю, шефу жандармов, Пушкину - заклинает, уговаривает...
Поэт в конце концов писем не посылает. Его вызывает Николай и требует дать слово, что скандала не будет.
В шестой раз дорогой ценой Жуковский, можно сказать, встал между Пушкиным и его смертью.
Однако его сил против разгоравшегося пушкинского гнева уже не хватало.
В январе 1837 года ситуацию взрывает какая-то "мелочь", еще одна едва
заметная окружающим "мелочная обида" искра, попавшая в накаленную, близкую к взрыву атмосферу (казарменный каламбур Дантеса, с которым он обратился к Н. Н. Пушкиной на балу у Воронцовой-Дашковой или что-то иное).
В седьмой раз Жуковский не сумел кинуться грудью на защиту друга-поэта.
(Журнал "Смена", номер 12, 1987 год)
(Продолжение)
Обложка
Предыдущий номер
Следующий номер
|
|
