"Утешится безмолвия печаль"
Пушкин и Жуковский
История дружбы
(Натан Эйдельман)
(Начало)
Где ты, далекий друг?
Когда прервем разлуку?
Когда прострешь ко мне
ласкающую руку?
Когда мне встретить твой
душе понятный взгляд
И сердцем отвечать
на дружбы глас священный?..
(В.Жуковский)
Помощь третья
Тогда, в середине 1820-х годов, кроме моральной поддержки, очень скоро
потребовалось и новое, практическое заступничество.
В начале 1826 года, после поражения декабристов, Жуковский, опять же вместе с Карамзиным, ведет сложную, нам во многом невидимую работу по вызволению Пушкина.
Двадцать декабристов показали, что вольные стихи Пушкина сформировали их мировоззрение; чтением пушкинского "Кинжала" Бестужев-Рюмин скреплял клятву Общества Соединенных славян совершить цареубийство.
Если бы Пушкин уже не находился в ссылке, его наверняка бы привезли в столицу.
Меж тем поэт, не зная, много ли против него материалов, надеется, что Жуковский опять поможет.
Общему другу Плетневу пишет 7 марта 1826 года (и это послание перехватывается, недоброжелательно трактуется властями):
|
|
"При сем письмо Жуковскому в треугольной шляпе и в башмаках. Не смею надеяться, но мне бы сладко было получить свободу от Жуковского, а не от другого - впрочем, держусь стоической пословицы: не радуйся нашед, не плачь потеряв".
|
|
Письмо "в треугольной шляпе и в башмаках", то есть формальное, по всем правилам написанное прошение об освобождении, которое друг мог бы пустить в ход, - оно пока что успеха не имеет.
Жуковский отчетливо представляет, сколь низки в апреле 1826 года акции Пушкина-верноподданного, и пишет в Михайловское любопытный ответ:
|
"Что могу тебе сказать насчет твоего желания покинуть деревню?
В теперешних обстоятельствах нет никакой возможности ничего сделать в твою пользу.
Всего благоразумнее для тебя, остаться спокойно в деревне, не напоминать о себе и писать, но писать для славы. Дай пройти несчастному этому времени...
Ты ни в чем не замешан - это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои.
Это худой способ подружиться с правительством.
Ты знаешь, как я люблю твою музу и как дорожу твоей благоприобретенною славою: ибо умею уважать Поэзию и знаю, что ты рожден быть великим поэтом и мог бы быть честью и драгоценностию России.
Но я ненавижу все, что ты написал возмутительного для порядка и нравственности. Наши отроки (то есть все зреющее поколение), при плохом воспитании, которое не дает им никакой подпоры для жизни, познакомились с твоими буйными, одетыми прелестию поэзии мыслями; ты уже многим нанес вред неисцелимый.
Это должно заставить тебя трепетать.
Талант ничто. Главное, величие нравственное. - Извини эти строки из катехизиса.
Я люблю и тебя и твою музу, и желаю, чтобы Россия вас любила.
Кончу началом: не просись в Петербург. Еще не время.
Пиши Годунова и подобное: они отворят дверь свободы".
|
|
Постоянный заступник, Василий Андреевич, очевидно, только что побеседовал с кем-то из очень осведомленных, может быть, даже с наиболее осведомленным лицом.
Подчеркивая в своем письме "писать для славы", Жуковский умоляет, предостерегает не писать для других целей, то есть - нелегально, в обход цензуры и типографии. Больше того, Жуковский, очевидно, уверен, что его послание будет вскрыто, и посему употребляет сильные обороты не только для вразумления непутевого поэта, но и для "всевидящих".
"Я ненавижу то, что ты написал возмутительного...", "талант ничто..." - разве Василий Андреевич на самом деле так думал?
Жуковский, конечно, не показал наверху сдержанного, холодного прошения Пушкина (от 7 марта), предназначенного для передачи важнейшим персонам и кончавшегося так:
"Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя, и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости".
Однако не таков был Жуковский, чтобы отступиться, не попытаться хоть что-нибудь сделать.
Вместе с близким к смерти Карамзиным он старается внушить новому царю Николаю I, что нельзя опираться только на палачей и держиморд; что выгодно не отпугнуть культурные силы, а для того, между прочим, вернуть Пушкина.
Среди нескольких свидетельств об этих хлопотах отметим один секретный дипломатический документ, где прямо говорилось о стараниях Жуковского и о том, что "по настоятельным просьбам историографа Карамзина, преданного друга Пушкина и настоящего ценителя его таланта, император Николай, взойдя на трон, призвал поэта".
Царь "послушался", вызвал Пушкина из заточения; Карамзина в это время уже не было в живых, а Жуковский, естественно, молчал: он вообще никогда не хвастал добрыми делами.
В этом же случае молчание было особенно необходимо - чтобы не подорвать "авторитет" монарха, чтобы никто не мог сказать, будто Николай I никогда сам не догадался бы вернуть Пушкина без благих советов Карамзина и Жуковского...
Так Василию Андреевичу удалось в третий раз спасти своего великого друга.
(Журнал "Смена", номер 12, 1987 год)
(Продолжение)
Обложка
Предыдущий номер
Следующий номер
|
|
