Это я со стариком-то со своим смолоду-то жизнь куда как ладно прожила...
    А вот под старость-ту и приключись с ним что-то неладное: такой поперешной старичишка стал - не приведи господи.
    Ты ему так, а он этак... Ты ему слово, а он те - два...
    Ну, да уж и я-то, родны вы мои, удала была: он два, а я пять... он пять, а я десять...
    Так и такой-то вихорь у нас, бывало, завьется - хоть святых вон выноси...
    А разбираться начнем-виноватого нет!
    - "Да с чего бы это у нас, старуха? А?"
    - "Да ведь все ты, неладный, поперешной... все ты!"
    - "Да полно-ко! Я ли?!! Не ты ли?.. С долгим-то языком..."
    - "Не я, да ты..."
    - "Ты, да не я".
    Да и опять пошло-завилось, по всем углам шарахает.
    И до того дошло было, желанны вы мои, как это утречком старик с печи ноги-то спутает, и пошло... и пошло... хоть из избы вон беги.

    Да спасибо - одна старушоночка надоумила...
    Так бобылочка, этак изобочки через три от нас жила...
    Слухала это она, слухала да и говорит:
    "Маремьянушка, что это у тебя со стариком-то все нелады, да нелады? Да сходила бы, ты, матушка, к старцу-то на гору. На водицу старец шепчет... людям-то помогает... Бывает, и тебе поможет".
    - "А впрямь, - думаю, - пойду-ка схожу, никто, как господь..."

    Пошла это я к старцу-то.
    Гляжу - стоит келейка однооконненька. Я это в оконышко-то постукотала, и вышел старец-то. Низенький этакой... щупленькой, седа бородушка клинушком...
    - "Что, говорит, раба, надобно?"
    - "Да вот,- говорю,-батюшка, помоги... Этак-то у нас нелады со стариком..."
    - "А подожди, говорит, маленько..."
    И вынес он, матушки вы мои, водицы в ковшичке, да при мне на эту водицу-то и пошептал... Вот с места не сойти, не лгу...
    Крест наложил, вылил водицу в сткляницу да и говорит:
    "Вот, раба, как домой-то придешь, да зашебаршит у тя старик-то, а ты водицы-то и хлебни, да не плюнь, не глотни, а с Иисусовой-то молитвой и держи в роту-то, пока он не угомонится... все ладно и будет..."

    Поклонилась я старцу, сткляницу-то взяла да домой. Только эту ноженьку-то за порог занесла, а старик мой и себя не помнит...
    А он у меня, покойник, куды как охоч до чаю был... Уж не пропусти с самоваром ни минуточки... а я у старца-то и позапозднилась...
    Вот это он с печи-то: "Уж, эти мне бабы, стрекотухи проклятущие!.. Пойдут да и провалятся..."
    А я, матушки вы мои, водицы-то и хлебнула, да как старец-то сказывал, - не плюну, не глотну, с молитвой-то Иисусовой и держу ее в роту-то...
    Гляжу - замолчал мой старик-то!
    Это, слава тебе господи, - водица-то кака целебная.
    Это я сткляницу-то за божницу, а сама за самовар, да и загреми трубой.
    А у старика-то глаза на лоб полезли... себя не помнит: "Эк неладная-то... не тем концом руки-то воткнуты..."
    А я опыть за водицу... хлебнула... держу... замолчал, ведь, старик-то мой...

    Да что ты скажешь, родимые вы мои, и пошла у нас тишь да гладь, да божья благодать!..
    Он за ругань, а я за водицу...
    Да и слава те господи! Все пошло, как по писаному...
    Так вот, желанные вы мои, что водица-то делает...
    А старик-то мой, покойник, коса сажень в плечах, росту страшенного... Вот эту притолочину лбом-то вышиб бы...
    И этаконький-то глоточек таку-то махинищу сдерживал...
    Вот оно, сила-то кака в водице-то этой самой, наговорной...