Петербургский генерал-губернатор Милорадович вызвал к себе, Пушкин смело записал десятки своих крамольных строк - Милорадович подобрел, обещал хлопотать, но опасность оставалась.
   Известно, что Пушкин даже пал духом: не хотел в ссылку, чувствовал, что не выдержит, погибнет.
    У хорошего человека, однако, хорошие друзья.
   Главным заступником был Карамзин, но именно Жуковский явился "посредником" между ними, не давая покоя историографу, чтобы помог, спас...

    Карамзин взял с Пушкина слово "два года ничего не писать против правительства" - и уже по одной этой подробности мы видим, что старшие отнюдь не обличали младшего: в последнем случае они, наверное, потребовали бы от Пушкина, чтобы он никогда не сердил власть; теперь же в нравоучениях, конечно, присутствует арзамасская насмешка: "Ну, уж если никак не можешь утихомириться, помолчи хоть два года, а потом как хочешь..."
    И вместо смертельно опасной для нервного, впечатлительного Пушкина северной или восточной ссылки царь переводит его "по службе" на юг.

    В рекомендации, сопровождавшей Пушкина в Кишинев, значились имена двух поручителей - Карамзина и Жуковского...
    В мае 1820 года Пушкин и Жуковский расстаются на семь лет.

    Впрочем, в те небыстрые времена подобные разлуки для дружбы не помеха.

Помощь вторая

    Сосланный в Михайловское, поэт раздражен клеветой врагов и мнимых друзей. Через несколько месяцев после начала второй ссылки создает "Коварность".
    Вот как известный пушкинист Т. Г. Цявловская анализирует содержание этого стихотворения:

    При высочайшем чувстве чести и нервной ранимости поэта ситуация была печальной и опасной.
    Мы ее, может быть, недооцениваем, а ведь похоже на то, что случится в 1836-1837 годах.
    Пушкин поговаривал о самоубийстве.
    Не забудем, что поэту двадцать пять лет; несправедливая ссылка, нелепая ссора с отцом, из которой могут выйти еще большие неприятности, - "пахнет палачом и каторгой"...
    И сверх того - любовь и разочарование на юге, новые увлечения здесь.
    Броситься в омут, в первую попавшуюся дуэль, битву, заговор, побег - все это было возможно.
    Постоянно сожалея о короткой, на тридцать восьмом году оборвавшейся жизни поэта, мы должны помнить о крае гибели, у которого он находился двадцатипятилетним: еще шаг - и не был бы окончен "Евгений Онегин", не родились бы на свет "Медный всадник", "Маленькие трагедии", "Повести Белкина"...
    Страшно даже произнести!

    Дружеская помощь, утешение были чрезвычайно своевременными.
    И опять Жуковский, за сотни верст, в Петербурге, почувствовал!
    И написал Пушкину письмо:

    Но разве Пушкин не знал - и год, и два, и пять лет назад, - что может творить? Разве не создал уже множество замечательных произведений?
    Да, создал; но именно теперь, в Михайловском, понял, что может творить на европейском, мировом уровне.
    "Поэзия, как ангел-утешитель, спасла меня..."
    Никто не радовался сильнее Жуковского, так и не узнавшего до конца своих дней, что такое зависть.