Реклама Rambler's Top100 Service     Все Кулички
 
Заневский Летописец
 
    Виртуальный орган невиртуальной жизни
08.11.2001         N 659   

Записки старого петербуржца
(Лев Успенский)


(Начало)
     Мы свернули в Замятин (переулок), вышли на бульвар, потом на Мойку...
    
     Тут уже видно было явное центростремительное движение: целые красногвардейские отряды направлялись через Поцелуев, через Синий мост, по Морской, по Почтамтской в сторону Зимнего. Кое-где люди стояли, составив винтовки в козлы, сидели на тумбах, на подоконниках подвалов. Они покуривали, разговаривая, но умолкали при нашем приближении и провожали нас не слишком дружелюбными взглядами.

     Мы дошли до Мариинской площади.
     "Астория" стояла на своем месте, клодтовский Николай непроницаемо взирал на свершающееся со своего коня...
     Но от Морской улицы нас сердито шугнули; тогда я не знал почему, а ведь там недавно была захвачена телефонная станция. Там протекали сложные и напряженные перипетии восстания. Вероятно, я бы мог увидеть красногвардейцев или солдат на карауле около дверей Министерства земледелия, у подъезда Государственного совета, в других местах.
     Каюсь: ничего этого я не заметил. Но я понял, что все сгущающееся вокруг меня нацелено на Зимний дворец, и мне, по семнадцатилетней наивной торопливости, загорелось непременно взглянуть: что делается там, у дворца.

     Что мне - было тогда тревожно, жутковато? Ведь мы, как-никак, остались одни перед лицом чего-то огромного, нагромождающегося кругом? Остались, как Николай Ростов на своей маломерной лошадке, застрявший в момент атаки между тяжелыми кавалерийскими полками сражавшихся.

     Нет, мне не было ни тревожно, ни жутко: я не очень-то еще понимал опасность. Не было у меня и особой надобности вмешиваться в схватку: я не чувствовал себя принадлежащим ни к одной из вступающих в бой группировок.

     Мы пересекли Невский: свернуть налево, к Адмиралтейству, нам не позволили.
     Кругом по Конюшенной мы добрались до Марсова поля. И тут, на Мойке, на Миллионной, стояли крепкие заставы; какой там Зимний дворец! "Катитесь-ка, школа, отсюда, пока есть куда..."
     С Троицкого моста шли какие-то отряды. На ставшем уже совершенно темном Марсовом поле чувствовалось во мраке множество людей. Мы постояли: что же делать-то~ Домой не попасть...

     Мы сделали еще одну попытку вернуться на Васильевский через Николаевский мост: я понимал, что моему спутнику уже не хочется никаких событий, хочется домой. Не вышло: какие-то, еле видимые в ночной измороси, встречные сообщили нам, что мост развели, и матросы к нему никого не пускают. Правда зто была или нет, не знаю, но мы остановились в полной нерешительности на углу Мойки и Мариинской площади.

     Там в то время у самой решетки канала стояло невысокое каменное сооруженьице, то ли электротрансформатор, то ли башенка для реклам: оштукатуренный куб с пирамидальной крышкой и с четырьмя светящимися часами на каждом фронтоне под ней.
     Часы работали и были освещены. Мы совещались, а их стрелки двигались.
     Девять часов восемь минут... Девять часов десять минут... Девять двенадцать...

     И тут со стороны Зимнего дворца под низко нависшими тучами раскатилась пулеметная очередь... Мы знали в те годы все голоса пулеметов: "максим"!
     Тотчас раздалось и более басистое, менее дробное татаканье другого пулемета - "шварц-лозе". "Шварц-лозе" были в те дни учебными пулеметами в юнкерских училищах. А потом над крышами пробежала, как горох, винтовочная стрельба, и вдруг все смолкло.

     Шонин не выдержал: "Нет, ты как хочешь, а у меня... У меня тут одни знакомые на Сенной... Ты меня не брани, Успенский..."
     Чего было бранить? Я, может быть, и сам бы пошел к знакомым, да они были у меня слишком далеко: на Царскосельском, на Восьмой Рождественской...

     И я остался один.
     И я пошел - не все ли равно куда? - все-таки посмотреть: действительно ли на Николаевский мост не пускают? Пошел в глухой уже темноте - не уверен, горели ли в ту ночь уличные фонари?
     И вот, когда я проходил по Конногвардейскому мимо дома Родоканаки, на садовой решетке которого архитектор вздумал утвердить четыре негритянские головы в белых чалмах, я вдруг содрогнулся, задохнувшись, Показалось, что мне - не то в горло, не то в пищевод - со страшной силой воткнули железный лом. В ушах ухнуло, взвизгнуло, лопнуло. Я обомлел и оглох. Это выстрелила из шестидюймового орудия стоявшая в восьмистах метрах от меня за домами "Аврора". А когда человек оказывается хоть и не в плоскости самого выстрела, но где-то близко от нее, да когда еще калибр орудия велик, впечатление получается чрезвычайное.
     Я не ручаюсь - правильно ли шли часы на той колонке на набережной Мойки. Я не знаю, много ли времени прошло с той минуты, когда я засек по ним час до залпа "Авроры". Но для меня, для моей памяти, эти две временные отметки оказались с того мига связанными навек...

     Я вернулся домой только уже на свету, 26 октября, - вернулся в новом мире, хотя и не представлял себе масштабов того, что произошло.

     Я теперь знаю, что кроме "Авроры" в ту ночь стреляла по дворцу и Петропавловская крепость. Но я совершенно не заметил этих выстрелов.

     Отоспавшись и проснувшись, я вышел на Зверинскую, на крепенький морозец, под колючий остренький снежок, сухой, как мелкая манная крупа. На первом же доме я увидел четырехугольник бумаги - воззвание или листовку. Несколько человек молча читали. Я подошел:

"К гражданам России!"

     Обращение сообщало о низложении Временного правительства, о том, что власть в городе перешла в руки Петроградского Совета...

(Издательство ЛИРА. Ленинград, 1990)

(Продолжение)


  Ноябрьские публикации:
  День 7-е ноября - красный день календаря
  "Аврора" - заря революции
  Закат "Зари"
  Две судьбы
  О парадах
  Записки старого петербуржца (Лев Успенский)


Обложка      Предыдущий номер       Следующий номер
   А Смирнов    ©1999-2001
Designed by Julia Skulskaya © 2000