– Среди моих коллег по Академии был и Ключевский.
Какой это был привлекательный старичок. Но близко мне с ним сойтись так и не удалось. Я об этом и сейчас жалею. В последний раз в жизни я встретил его в день первого представления "На дне". Триумф Горького превзошел тогда все ожидания, в
течение спектакля его вызывали семнадцать раз, а после премьеры был
организован банкет в "Праге" приборов, кажется, на триста. До начала ужина, в отдельной комнате я стоял рядом с Ключевским и обменивался с ним впечатлениями, пока не появился сам герой торжества, красный, возбужденный, потный...
– Жрать, жрать, жрать, – покрикивал он на ходу и подозвал лакея, – "Тащите сюда сейчас же какую-нибудь такую рыбину", – жестикулируя, он показывал ее величину. – "Нет, такую..." – и еще больше разводил руки – "словом, не рыбу, а лошадь..."
"Нет, Алексей Максимович, зачем же лошадь", - ледяным голосом проронил Ключевский, отчеканивая каждое слово, – "ведь мы здесь не все ломовые извозчики..."
- Гоголь, конечно, гениальный писатель. Смешно это отрицать, но разрешите мне его не очень любить. Уж очень много в нем пошлого, неестественного. Откройте хотя бы первую страницу "Мертвых душ" ("поэмы" - почему поэмы?). 
Действие происходит в губернском городке, и вдруг у дверей кабака разглаголъствуют два "русских мужика". Что же вы могли бы подумать, что это испанцы судачат о том, доедет или нет Чичиков до Казани?
Но еще того неестественнее подбор имен. Где он мог выкопать этакие мертворожденные фамилии, как Яичница, Земляника, Подколесин, Держиморда, Бородавка, Козопуп?
Ведь это для галерки - это даже не смешно, это просто дурной тон. Даже в фамилии "Хлестаков" есть какая-то неприятная надуманность, что-то шокирующее. Да и Антон Павлович со своим Симеоновым-Пищиком, несмотря на весь свой вкус, сел в калошу. Нет, удачная фамилия - важнейшая для писателя вещь.
– Вы и Ходасевича в Пушкины возвели. "Гнилой рябчик", как он сам о себе очень метко выразился. Написал несколько очень аккуратных стихотворений – даже умных, не спорю. Но со своим маленьким чемоданчиком прошествовал по жизни с таким видом, точно у него горы багажа. И это на многих действовало.
Вот незадолго до его смерти я прочитал его воспоминание о Горьком и подумал – "Тьфу, до чего хорошо как дельно и умно, пожалуй, лучше и не скажешь. Только, может быть, не ему следовало эти воспоминания писать".
Бунин до "Лолиты" не дожил, но уже в те годы – еще не зная, что Набоков впоследствии в "Дальних берегах" проснобирует приглашение вместе поужинать в каком-то элегантном парижском ресторане, с большим сочувствием отзывался о первых вещах молодого писателя, появившихся под псевдонимом "Сирин"
– О, это писатель, который все время набирает высоту и таких, как он, среди молодого поколения мало. Пожалуй, это самый ловкий писатель во всей необъятной русской литературе, но это – рыжий в цирке. А я грешным делом, люблю талантливость даже у клоунов.
|
